Числюсь по России

 

 

 

Я бы им сказал так: патриотизм начинается с очень маленьких шагов – убирать за собой, не бросать обертку мимо урны, не сорить, обязательно читать книги. «Алые паруса» и «Евгения Онегина» не прочтешь, считай, шляпа, тебя легко обмануть, одурачить. Надо запомнить: те, кто читает книги, управляет теми, кто сидит в гаджетах. А еще патриотизм – это помочь донести сумку маме или бабушке. Вот такие простые маленькие действия выводят человека на большой открытый путь. О любви к родине кричать громко не надо, просто будь настоящим парнем, а это о жизненных принципах. Женя Родионов (рядовой пограничных войск РФ, погиб на Северном Кавказе, исполняя свой патриотический долг) и пионерский галстук бы не снял, как не снял крестик, потому что это вопрос воспитания и веры в свои принципы. Патриотизм – это уважение прежде всего к самому себе, маленькому человеку, из которого должен вырасти большой. И, конечно, сказал бы я детям, вы должны знать историю своей страны, хотя бы потому, что это интересно, да и не хотите же вы животными расти. У каждого, кому повезло, две руки, две ноги, два глаза – и это нормально, а жить без Пушкина – все равно что жить без руки – физически неполноценный человек получается. А начнешь читать Александра Сергеевича – зацепишься. Как сказал Пришвин: «Моя Родина – это «Капитанская дочка». 

 

Это правда. Во время зарождения «Бессмертного полка» меня попросили заняться творческим наполнением этого шествия. Когда мне вручили микрофон и попросили что-то произнести, я вдруг ощутил и увидел как бы со стороны (брехтовскую систему отчуждения знаю, я ведь любимовский актер), что это именно мой голос идет от ГУМа, ударяется о кремлевскую стену и летит обратно через Красную площадь в день 70-летия Победы. И я понял, что это не только ответственность, но и судьба. В 1980-м, а мне было тогда девять, папа взял меня на закрытие XXII летней Олимпиады, и мы фотографировали улетающего Мишку. А я пригласил отца на празднование семидесятой годовщины триумфа Великой Отечественной. Круг замкнулся – я счастлив. 

 

О русских мальчиках, искалеченных войной с двух сторон. 

 

Детьми – добрыми, улыбчивыми. Их надо отвлечь, дать расслабиться, не себя им нести, а просто с ними в госпиталях поговорить. Очень важно видеть ребят и перед встречей, и после нее, тогда возникает большая радость: скептический настрой переходит в эмоциональный подъем, и когда тебя не отпускают, это уже большая награда. В последней из поездок был с нами школьный учитель, он замечательно сказал: «Я, ребята, про вас буду рассказывать детям 1 сентября». И это их воодушевило.

 

Войны после Шекспира и Пушкина не прекратились, продолжаются конфликты, ссоры, стычки – человек по-прежнему ведет себя погано. Актер, музыкант хоть и не многое, но в силах сделать: утешить, разволновать, порадовать, попробовать удержать от негатива какого-то. Разве не этим занимались Клавдия Шульженко, Лидия Русланова, Любовь Орлова, Леонид Утесов, Аркадий Райкин в составе фронтовых артистических бригад?

А вот поэты – те сильнее, ведь они не в местах, где девочки и конфеты, а там, где решается судьба страны. Вспомните Лермонтова, Льва Толстого, который был первым военным корреспондентом, Гумилева, знаменитых поэтов-фронтовиков – Симонова, Твардовского, Гудзенко,  Кульчицкого, Самойлова, Левитанского (советские поэты). Я в Литинституте учился у поэта этой плеяды, мужа Юлии Друниной Константина Старшинова – это дорогого стоит. 

 

Однажды молодой Пушкин на заданный ему вопрос «Где вы теперь служите?» ответил: «Я числюсь по России». Я бы вслед за гением старался соответствовать этим словам. Где надо, там мы и оказываемся, что можно, стараемся делать, не забывая свой, Богом данный талант, не зарывать его в землю, то есть максимально реализовать то, что тебе дано. Как удается? Не знаю, каждое утро обнуляю свой счетчик, мне кажется, то, что ты сделал вчера, – это вчера, а сегодня, если тебе Бог дал время, надо стараться заработать на хлеб с маслом и заслужить уважение тех, кто вокруг. 

Мне всегда было интересно увлекать людей. Однажды Любимов написал мне на французской афише: «Выдумывай и не обращай внимания на скептиков». Кстати сказать, это у меня от Юрия Петровича – не быть беспечным, относиться к ситуации так, будто ты только что без копейки приехал и, если зазеваешься, просто окажешься на улице. Ты можешь быть народным, у тебя может быть 100 квартир, 30 жен, но жить надо так, как будто ничего этого нет и это последний твой день. Все, заслужи день следующий. 

И еще от Любимова – уважение к трудовому человеку. Обожествляю людей самого простого и самого тяжелого труда. Лучшие люди в моей жизни – уборщицы, шахтеры, водопроводчики. И когда ты через некую рафинированность XXI века вдруг видишь глаза рабочего человека, понимаешь, что это и есть Россия. Зачем что-то кричать про нее – вот она, перед тобой: мастер пришел проштробить стену – так помоги ему, налей чаю.

 

 

В пульсе времени мы схватываем предчувствие прорыва России через боль. Знаете, перед большим рассветом всегда очень темный час, и много зверья появляется, и страшные могут быть вещи, но без этого невозможен рывок, не придет рассвет. Такие русские мальчики, как Женя Родионов, жили в те времена, когда ни у кого и надежды-то не оставалось и России уже почти не было. Но Жени остаются, мы их видим, мы гордимся ими. Но в главном моем стихотворении «Ржев» написано: «Не кричите про Родину и любовь». Вот мы и не кричим. Про родину либо молчат, либо шепчут.

Я еще и художественный руководитель самого крупного и, наверное, самого передового молодежного фестиваля – Всероссийского фестиваля молодой поэзии и драматургии имени Леонида Филатова «Филатов-фест». Это одно из главных дел моей жизни. 

 

И мне всегда очень интересно услышать, как ребята от 18 до 35 представляют себе, кто такой поэт. А ведь поэт – это человек, который точно ставит диагноз времени, причем раньше всех и еще пророчит. Поэзия близка к молитве, к плачу, к заговорам, к всхлипываниям, к крику ребенка, к крику женщины, животного даже крику. И у настоящей поэзии всегда современный пульс. Поэтов молодых много – VIII фестиваль собрал 3 тысячи заявок, в большом списке – сотня, в финале мы не смогли ограничиться 10, их было 15. Я в окончательном голосовании даже участия не принимал, не могу – всем ставлю наивысший балл. С нас пробовали делать слепки – не вышло, потому что мы делаем дело неформально, с горячими носами и вовлекаем, вовлекаем и мэтров, и находим единомышленников, ресурсы, учителей, наставников – формируем ареопаг (скорее всего, Судилище). Литературный ареопаг (литературные критики). Это еще и совершенно свободный фестиваль с очень жесткими фильтрами, которые касаются только художественной составляющей, мы только про талант. 

 

И нам есть о чем говорить. Помните мысль гениального Юрия Мамлеева (русский писатель, в книге «Россия вечная» исследовал глубины русской культуры и духа. В результате им создана новая трактовка  русской идеи, фактически цельное философско-патриотическое учение) о том, что смысл России в ее незаконченности? Поэты слышат, что они не закончены, им есть что сказать через наш жуткий сайдинг – кривые дома, улицы и Бог знает что прорывается недоношенная, недоделанная любовь. Но это любовь. Она не просто несовершенная, она уродская, искалеченная, продырявленная, сырая, но это любовь.

 

Нет поводырей, сломалась система. То, что именуют современным театром, – это позавчерашний день. Меня поймут те, кто изучал Свинарского, Гротовского (польские театральные режиссеры), Брехта (немецкий реформатор театра, драматург). На Авиньонском театральном фестивале все это можно было увидеть еще полтора десятка лет назад, да и раньше, когда Таганка приезжала туда с Любимовым, много всяких вещей можно было высмотреть. Я за русский традиционный театр и считаю, что раскрыть художественную суть великого произведения, попытаться добраться до Гоголя можно при помощи различных форм. Этим прекрасно занимался Мейерхольд, путем, отличным от Станиславского или Вахтангова. Современным театром, мне думается, занимался Пётр Наумович Фоменко (российский режиссер). У русского театра, уверен, должны быть глубоко врастающие в небо и в землю корни, а когда от них отрываются – это явно не то. У нас настолько прекрасная для театрального искусства почва, что нигде ничего искать не требуется.

Молодые актеры – отличные талантливые ребята, они просто ждут, их надо увлечь. Театр должен быть студийным, молодым делом, как ни странно, несмотря на то что в нем могут быть прекрасные старые актеры. Театру надобно всякий раз меняться, каждые 15–20 лет. Есть, конечно, и корабли, национальные памятники, но они должны быть штучными – Большой и Малый. 

 

 

Театр – это метод работы определенного мастера, метод работы вожака, и когда за вожаком идут люди, надо, чтобы эта вера, эта студийность продержалась какое-то время через спектакли, гастроли, капустники – через живую жизнь. А жизнь в театре – это служение и любовь. Вообще в искусстве для меня есть только две вещи – заговор и уют. Будь ты Ван Гог (нидерландский художник-постимпрессионист) или мой любимый Поль Сезанн (французский живописец-постимпрессионист), Станиславский (русский театральный режиссер, реформатор театра) или Любимов (советский театральный режиссер), виртуозный Борис Березовский (один из самых востребованных российских пианистов в мире) или Рахманинов (русский композитор) – это когда вместе о чем-то договорились, а в уют, который есть твой угол зрения, ты погружаешь, увлекаешь всех остальных. Фильм может быть о чем-то жутком, но тебе в нем уютно, потому что это мир, который ты до этого просто не видел. Это удивление, а ведь всякое искусство – это прежде всего удивление.